Ирина Рогалева
Жил в подмосковном городке мальчик. Имя у него было самое обыкновенное — Иван, а вот фамилия Молевич лишь одной буквой отличалась от фамилии известной всем в искусстве личности – Казимира Малевича.
Понятно, что с такой фамилией у Ивана была одна дорога – в художники. Впрочем, талантом его Господь не обделил. С детства у мальчика были замечены способности к рисованию. Особенно хорошо у него получалось срисовывать разные картинки.
Родители увлечению сына не препятствовали, напротив – всячески поощряли, надеясь, что их фамилия в сочетании с Ваниными способностями выльются в творения, которые в будущем прокормят не только сына, но и их самих.
Когда Ванюша подрос, мать, Марья Петровна, стала возить его в художественную школу.
Столица красовалась от их городка в двух часах езды на электричке, поэтому пришлось ей уйти с работы. Но чего не сделаешь ради знаменитого будущего единственного ребенка.
В дороге Ваня читал и делал уроки, а мать вязала. Так и мелькала спицами – то носки свяжет, то варежки.
Талантливого и воспитанного ребенка в школе приметили. Особенно он нравился старой учительской гвардии. «Иван Молевич — не чета сегодняшним ученикам. И на занятиях он внимательно слушает, и мобильный телефон у него на уроках выключен. Всегда и поздоровается, и «спасибо» скажет, и «пожалуйста». И рисует не абстрактную абракадабру, а классические пейзажи, букеты и натюрморты», — ставили они Ваню в пример другим ребятам. А будущему художнику ой как нравилось, когда его хвалили.
А что тут такого, скажите, пожалуйста? Кому похвалы не нравятся?
Подростком полюбил Иван писать этюды в старых, доживающих последние деньки, московских двориках. Особенно ему нравилось рисовать пейзажи с древними церквушечками с позолоченными или деревянными маковками. Как-то особенно спокойно становилось на душе у юного живописца, когда рядом была церковь. Правда, внутрь он никогда не заходил, любовался снаружи.
Однажды летом (было тогда Ивану лет шестнадцать) поехал он с другом и однокашником Петром на этюды в Троице-Сергееву лавру. Случилось это в великий праздник Успения Божьей Матери.
Так совпало, что вошли молодые люди в знаменитую обитель под праздничный колокольный перезвон. С удивлением они увидели, что на службу стекается множество народа: женщины и девицы разного возраста, мужчины всех мастей – и состоятельные господа, и люди победнее, и вовсе неимущие, их-то ни с кем не спутаешь. Стариков было совсем мало. Но что больше всего Ивана поразило, так это молодежь: модницы и скромницы, студенты и парни рабочей масти – все шли молиться.
— Может, и мы в церковь зайдем, — легонько ткнул локтем товарища в бок Петр. – Давай, хоть посмотрим, как там внутри.
— Да что мы увидим? – отмахнулся тот, — народу – не продохнуть. В другой раз зайдем. Пошли лучше место для этюдов выбирать.
Так и прошли друзья мимо храма. Петр расположился под огромной елью напротив собора, а Иван устроился на ступенях колокольни.
Солнышко стало припекать. Ветер разогнал тучки, и золотые купола с крестами засверкали так, что глядеть на них приходилось прищурившись.
Когда народ из собора вышел, Ванин этюд был почти готов. Даже издалека юноше было заметно, что после службы лица у людей преобразились, стали радостными, счастливыми. «Зря мы в церковь не зашли», — позавидовал он неведомой ему радости.
— Конечно, зря, — вдруг раздался рядом густой бас. – В такой-то праздник и мимо храма проскочили.
К Ивану поднялся высокий монах.
— Вот здесь синевы убавь, — он взглянул на холст. — А тут аквамарином мазни. Белил больше на храм положи, и тени прорисуй. Где тени-то?
Чувствовалось, что монах в живописи не профан.
— Отец Гавриил, — протянул он юноше руку.
Ваня хотел ее пожать, но монах, крепко схватив его ладонь, трижды притянул его к себе и расцеловал.
— Вот так здороваться надо, — засмеялся он, глядя на растерявшегося паренька. — А здесь фигурку монаха добавь для правильного композиционного решения.
Иван послушно макнул кисть в черную краску.
— А почему монахи всегда в черном ходят? У вас что, траур по прошлой жизни?
Он коснулся кистью холста.
— Хороший вопрос, — задумался отец Гавриил. — А сам ты как относишься к черному цвету?
— Цвет как цвет, — пожал Иван плечами.
— Нет, брат. Здесь ты не прав. Черный цвет не прост. Недаром его так любит враг рода человеческого.
— Дьявол, что ли? – небрежно уточнил Иван и тут же невпопад мазнул по холсту. – Так его же нет. Сказки это все.
— А Бог, по-твоему, есть?
— А как же. Только я его называю Вселенский разум.
Отец Гавриил вздохнул, но промолчал.
Иван принялся убирать с холста черное пятно. Но оно почему-то не стиралось, а напротив, размазывалось все больше, съедая осенние краски.
— Теперь придется все заново рисовать! – расстроился юноша.
Монах перекрестил холст и продолжил:
— Видишь, именно черный цвет обладает свойством не смешиваться с другими цветами, а поглощать их. Для нас, монашествующих, этот цвет означает отказ от земных радостей, отказ от страстей ради любви ко Господу. А враг человеческий любит черный цвет, потому что за ним легко спрятать самые грязные делишки. Впрочем, на самом деле все очень просто. Но это «просто» мне тебе сложно объяснить.
— А вы тоже художник? Или были художником? – юноша неожиданно справился с пятном и перевел взгляд на монаха.
«На вид – лет сорок, сажень в плечах, круглое доброе лицо, длинные волосы, завязанные в хвост, вьются у висков, глаза синие – синие, умные – умные, а взгляд чистый, как у ребенка. Какой-то русский богатырь из сказки, а не монах».
— Русские богатыри и были монахами, — опять угадал Ванины мысли отец Гавриил. – Про Илью Муромца слыхал?
— Конечно, — Ваня обиделся. — Я даже картину Васнецова «Три богатыря» копировал.
— Копировал, говоришь, — монах внимательно вгляделся в лицо юноши. – Конечно, для учения это нужно. А вот для тебя лично — дело опасное. Но, может, и пронесет с Божьей помощью. Только ведь за этой помощью тебе самому к Господу обратиться надо. А ты мимо храма пронесся.
Иван ничего не понял из услышанного. «Помощь Божья, копировать опасно. Ерунда какая-то».
— Не ерунда, — вздохнул отец Гавриил, — только разъяснить я тебе ничего не могу. Не поймешь ты меня, брат Иван. А то, что я художником был, ты угадал. Двадцать лет у мольберта стоял.
— Двадцать лет! – поразился Ваня, — сколько же вам сейчас?
— Да уж за пятьдесят перевалило, — лицо монаха осветилось улыбкой.
Только сейчас юный художник заметил и серебряные нити в волосах монаха-богатыря, и морщины у глаз, разбегающиеся лучиками при улыбке.
— А можно я ваш портрет нарисую? — неожиданно для себя спросил он.
— Нет, брат. Некогда мне тебе позировать. Я и так полжизни на художества потратил. Меня псалтирь ждет.
— Кто ждет? – не понял Ваня, но отец Гавриил, перекрестив его, ушел.
На обратном пути Иван подробно пересказал Петру разговор с монахом. «Ты случайно не знаешь, кто такой псалтирь?» — спросил он. «Наверное, друг его или начальник», — не задумываясь, ответил тот.
А отец Гавриил в это время, стоя на коленях с псалтирью в руках, молился за раба Божьего Ивана, которого в будущем ожидали великие искушения.
Больше в Лавру Иван на этюды не ездил. Ему вдруг надоело рисовать пейзажи и, к удивлению учителей, он увлекся той самой абстракцией, которую они подвергали обструкции. Сначала его поманил кубизм, а закончилось это не шуточным увлечением геометрическим супрематизмом. В общем, пошел наш Ваня след в след за своим почти однофамильцем.
Закончил Иван художественную школу не просто, а с отличием. Несмотря на его подвыверт с абстракцией, педагоги не поменялись к своему любимцу и оценили его выпускную работу (три красных геометрических коня на синем лугу под желтым небом) по заслугам. Ну, может, совсем немного их преувеличили за Ванечкин добрый нрав и хорошие манеры, но талант-то все равно был на лицо.
На лицо, да не на лице. С внешностью нашему выпускнику не повезло. Другой бы юноша и внимания не обратил на эту пресловутую внешность, но Ваня, наслушавшись разной рекламной тарабарщины, твердо уверовал, что его счастье напрямую зависит от красоты лица, крепких мускулов, ну и тугого портмоне, конечно. Ничего из этих достоинств он не имел.
В зеркале, в которое он старался смотреться как можно реже, отражалась конопатая физиономия с круглыми серыми глазками под короткими бровками домиком. Из-за этих бровок выражение Ваниного лица было постоянно удивленным. А когда он пытался сурово нахмуриться, как тот ковбой в рекламе джинсов, лицо его становилось виновато-изумленным, будто само себе удивлялось и одновременно просило прощения непонятно за что. Мужественный подбородок и высокие скулы тоже отсутствовали. Зато имелся нос картошкой. Про фигуру и говорить нечего. Отец Ивана был маленьким, сухоньким и узкоплечим. Сын в него пошел. А насчет портмоне… Любому разумному человеку понятно, что переживать в семнадцать лет об отсутствии денег – глупо. Однако Иван думал иначе.
«С твоим талантом можно миллионы со временем заработать», — утешали в один голос Ваню родители. «Со временем я не хочу. Это вы могли всю жизнь копить на телевизор и еще раз на телевизор, а у моего поколения другие приоритеты. Нам надо все сразу и как можно быстрее, — отвечал тот. — Сейчас все в кредит берут, деньги не копят. Только, чтобы кредит дали, надо сначала на хорошую работу устроиться, а для этого необходимо высшее образование получить».
Подумали мать с отцом, прикинули, посчитали, и решили, что еще смогут сына потянуть.
За высшим образованием отправился Иван в Московскую художественную академию. Посмотрела приемная комиссия его работы, прибавила к ним звучную фамилию – «неужели опечатка? А вдруг родственник того самого?» — и приняла юношу на обучение.
Мать, чтобы сынок смотрелся и питался не хуже других, со спицами совсем срослась. Дома вяжет, в гостях вяжет, даже на ходу вязать примерялась, но не смогла петли считать. Отказалась от этого безумства.
Соседка, баба Валя, ее варежки и носки на станции реализовывала.
Муж от супруги не отставал. Помимо основной работы пошел ночным сторожем на стройку, сыну на краски и кисти зарабатывать.
В общем, тянули родители деточку изо всех сил. А сил становилось все меньше. Первым сдался отец. Ваня учился на втором курсе, когда тот заработал в холодной сторожке воспаление легких и умер.
Без отцовских дивидендов нашему студенту туго пришлось. А тут и мать без приработка осталась, руки так заболели, что не смогла спицы держать. «Артрит, — сообщила ей знакомая врачиха. – Завязывай с вязанием». Мать шутку не оценила. Заплакала. «На какие шиши Ванечка высшие знания будет получать?»
А у Ивана опять во вкусах перемены. «Супрематизмом на хлеб с икрой не заработаешь», — как-то сообщил он Петру за чашкой кофе в студенческой столовке, заправив за ухо прядь длинных, с трудом отращенных волос. Петр тоже поступил в академию. Учился он на скульптора и мечтал превзойти самого Микельанджело, считая, что давно упокоившийся мастер будет ему завидовать. Впрочем, у сегодняшней молодежи такая каша в голове, что это неудивительно. Жениться Петр планировал на девушке с состоянием, несмотря на то, что был гол, как сокол.
А чему здесь удивляться? Ведь и большинство барышень в наши дни стремятся выйти замуж за людей богатых или за их сыновей, не взирая ни на что. А ведь в этом «что» таятся порой такие вещи, на которые не только необходимо взирать, бежать от них надо, забыв про подарки и небрежные слова любви. Я не утверждаю, что у нас все юноши и барышни меркантильные и недалекие. Есть и другие, и я даже знаю, где их искать. Но об этом я расскажу потом. Если вы меня спросите.
— Так чего же ты хочешь, друг Горацио? — выказал Петр свою образованность в ответ на Ванины слова.
— Хочу стать копиистом. Копии у меня всегда хорошо получались. Кроме того, есть у меня одна идея, — Иван понизил голос. — Если она осуществится, то будет у меня и квартира в Москве, и машина не самая дешевая. Представляешь, еду я по Садовому кольцу на «Понтиаке» в белом костюме от Гучи, на руке — золотой «ролекс»? Девицы так и падают мне под колеса. И про мою внешность они сразу забудут».
— Не боишься, что они про тебя самого забудут? Будут помнить только о машине и часах, — засмеялся Петр. Будут говорить: «Познакомилась с мужчиной в костюме от Гучи, на Понтиаке. Как выглядит — не помню». А знаешь, что марка «Понтиак» происходит от слова понт?
— Шутка с бородой, — отмахнулся Иван. – Ты, кстати, тоже можешь делать копии статуй.
— Нет, это не для меня, — напыжился Петр. — Я буду свою Афродиту ваять. Такую, чтобы лучше ее в мире не было!
— Все в нашем мире уже было. И твоя Афродита тоже, — у Ивана иногда получалось пофилософствовать.
— Моей — не было, — заупрямился молодой скульптор.
На этом и разошлись.
Вскоре Иван действительно начал хорошо зарабатывать, копируя картины. Вопросов заказчикам не задавал, лишнего не болтал, и пошла по столице о нем молва, как о надежном художнике-копиисте.
Мать за него так радовалась, так радовалась. Бывало, бабу Валю в гости зазовет и все о денежных успехах сыночка жужжит, как пчелка про мед. Соседка дешевое печенье в «майский» чай макает, согласно погукивает, а про себя думает: «что-то я отблесков от богатства Ванькиного в материнском доме не вижу. То ли он матери не помогает, то ли она деньгу на черный день припасает. Хотя, судя по угощению, денек-то этот не за горами. Руки-то вон как распухли, смотреть страшно. Что же это наш миллионщик матери лекарства купить не может? Сколько она в него сил и здоровья вбухала. А где сыновья благодарность?»
Благодарность-то у Ивана была, да времени доехать до матери не было.
Время нашего копииста совсем распоясалось. То, что оно уходило на работу – это понятно, то, что убегало на свидания с девицами, тоже. Но ведь оно еще пристрастилось к богемным ночным заведениям, что ему же и мешало ходить на работу. В общем, получается замкнутый круг, оставляющий темные круги под глазами на лицах, в него попавших. А таковых, помимо Ивана, существует множество.
Мудрые люди учат обращаться со своим временем бережно, жить размеренно. «Торопись медленно», — говорят они. Но молодость чужих советов не слушает.
За короткое время обзавелся популярный копиист Молевич и собственной московской квартирой и автомобилем. Правда, жил он не в пентхаузе, о котором грезил наяву, а в студии-распашонке в спальном районе. И ездил не в хищном «Понтиаке», а в букашке «фольцвагене». Зато планов у него, как всегда, было громадье. В этом громадье не хватало места только для матери, которой Иван, однажды-таки, выслал денежный перевод. Самому долететь до родного гнезда времени не нашлость.
На эту матпомощь Марья Петровна первым делом купила на кухню новые занавески, поменяла на тканую дорожку протертый до дыр синтетический коврик, купила самый дорогой шоколадный торт и чай «Ахмат». Позвав в гости бабу Валю, она встретила ее в новом фланелевом халате. Увидев обновку, соседка догадалась, что это сынок про мать вспомнил. «Не иначе – совесть у Ваньки проснулась», — обрадовалась она.
Увы, радость бабы Вали была преждевременной. Совесть Ивана, на минутку встрепенувшись, тут же забылась еще более сладким сном.
Студент Молевич в конце третьего курса был отчислен из Академии за прогулы, но это его не беспокоило. Заказчики стояли в очередь, цены на его копии росли, как мухоморы в теплый дождь, пентхауз и авто были не за горами.
К роскошной жизни полагалось иметь и барышню, ей соответствующую: худую, длинноногую блондинку с распухшими от геля губами, и чтобы она обязательно была на голову выше своего обладателя.
Таких див вокруг Ивана Молевича крутилось предостаточно – хоть кастинг устраивай. Но случилось непредвиденное — наш художник влюбился. И ладно бы в одну из гармонирующих с кабриолетом особ. Так ведь нет. Сердце влекло его к девушке Лизе самой обыкновенной внешности.
А познакомились молодые люди летом в Третьяковской галерее, на выставке Клода Моне.
Ванины работы тогда были на пике популярности и у бомонда и у серьезных московских бизнесменов.
Несущийся на всех парах к вершинам славы, молодой художник изо всех сил старался соответствовать своему статусу. Впрочем, статус – не пандус – дело ненадежное, к тому же хлопотное. Статус надо кормить-поить в полагающихся ему местах, одевать-обувать и выгуливать там, где бродят такие же обеспокоенные и утяжеленные статусами персоны.
Лизе нравились нежные картины именитого француза. Иван же забежал в Третьяковку на случай, если спросят, видел ли он Моне, бросить небрежно: «Естественно».
Одетая в воздушное розово-сиреневое платье, светловолосая девушка была похожа на одну из кувшинок, в изобилии плавающих в заросших прудах, которые так любил знаменитый импрессионист. Увидев ее, юноша на мгновенье забыл о своих целях и задачах. Этого мгновенья хватило, чтобы прелестная незнакомка покорила его сердце. Если бы Ивана на следующий день попросили описать девушку, в которую он так безрассудно влюбился, поверьте, он бы не смог этого сделать. Юноша только знал, что она совсем не похожа на ту барышню, которую он себе намечтал. Более того, Лиза была ей полная противоположность. Невысокая, пухленькая, с губами, напоминавшими вишенку, которые ах как хотелось поцеловать. А имя Лизонька! От него можно было сойти с ума, такое оно было красивое и нежное! К тому же девушка оказалась умной, начитанной и училась на искусствоведа.
Свободного времени у Елизаветы почти не было. Она писала диплом, подрабатывала консультантом в художественной галерее, бегала по выставкам, а по воскресеньям пела на клиросе в церкви. О чем она и рассказала Ивану на первом свидании.
— Зачем тебе это нужно? – от возмущения он встал прямо посреди улицы. – Тратить время на походы в церковь… да еще там петь… да еще бесплатно! Бред! У меня тоже свободного времени в обрез. Ты же понимаешь, что творческие люди ведут ночной образ жизни, а ночь с субботы на воскресенье – для нас святое!
Давно позабыл Иван о хорошем воспитании. Стал он с циниками – циником, с чревоугодниками – чреву угождал, с выпивохами – выпивал, только что с блудодеями не блудил. Держался чьими-то молитвами, но об этом не догадывался. Думал, что сам по себе такой устойчивый.
— И для меня субботний вечер и воскресное утро — святы! — Лизин нежный голосок неожиданно стал железным. Но она тут же смягчилась.
— Пойдем, Ванечка, а то в кино опоздаем.
«Ого, — подумал Иван, — а девушка-то не цветок, а орешек. Как бы зубы не поломать». «Не буду пока с Ваней о вере говорить. Буду за него молиться, в записочках поминать. Слава Богу, что он крещеный!» — решила Лиза.
В любви Иван Лизе признался сразу. Сердце подвело, и он проговорился раньше намеченного времени. Вырвалось из него признание, просто выскочило при одной из встреч. Сказал Ванюша заветные слова и замер – что любимая ответит? А Лизонька так спокойно сказала: «И я тебя». Что еще влюбленному надо?
Правда, девушка надеялась, что любимый ее замуж позовет, но тот промолчал. «Подожду, не все сразу. Господь всегда все к лучшему управляет, — остудила она свои надежды. – Любить-то я Ивана люблю, а знаю плохо. Надо нам подольше повстречаться».
Между тем ум Ивана изо всех сил боролся с сердцем против его выбора. «Лиза – девушка не престижная, у нее даже статуса нет. На презентациях, вернисажах, на закрытых вечеринках и прочих богемных мероприятиях ею не похвастаешь – не модница, не пьет, не курит. К тому же – умная. Всех насквозь видит» — внушал ум сердцу. «Зато у нее добрые глаза необыкновенного фиалкового цвета, и смотрит она на Ванюшу, а не в его кошелек. Ни одного нищего на улице не пропустит, всем милостыню подает», — защищало сердце свою избранницу. «Подумаешь, добрая, — злился ум, — эдак она все Ванино непосильным трудом нажитое добро голытьбе хитрющей раздаст. Ивану нужна такая жена, чтобы жил он с ней, как на острие ножа. Тогда у него адреналин будет вырабатываться, а это положительно скажется на творчестве. Сейчас такие в моде». «Адреналин для меня вреден, — пугалось сердце. – Не нужен Ване адреналин. Ему жена нужна, чтобы детишек рожала, дом вела, чтобы за ней, как за стеной». «Какая жена? Кто сейчас женится? – ужасался в свою очередь ум, — надо для себя жить, а когда надоест, можно и наследником обзавестись. Но только после пентхауза, парочки шикарных авто и коттеджа в Испании. Как раз годам к тридцати пяти». «Нет, любительница шикарной жизни так долго рядом с Ваней не выдержит. Либо она его угробит раньше времени, либо разорит», — печалилось сердце. «Ничего, сдюжит наш Ванек. Он скоро к своему Наполеоновскому плану приступит. На нем, если повезет, можно столько заработать! С волками жить, по-волчьи выть! Раз Ваня в центровой обойме крутится – должен быть, как патрон». — «А еще умом называешься, — удивлялось сердце. – Ты что, не знаешь, что патронами стреляют. Они, между прочим, после этого разрываются». «В тусовке народ вращается, как в русской рулетке. Может и пронесет. Зато опять-таки адреналин», — дразнился ум. Ему нравилось наблюдать, как сердце сжимается от страха.
«Зато Лиза похожа на Ванину маму!», — выдвигало сердце свой главный аргумент. И тут ум ничего возразить не мог. Против мамы он был бессилен. Иван любил маму, даже когда его совесть спала. Такое странное у него было устроение.
Наконец, настал тот день, когда Иван воплотил в жизнь свою мечту и нарисовал…. черный треугольник!
«У Малевича – «Черный квадрат», а у Молевича – «Черный треугольник»!» — думал он, с восторгом глядя на свой шедевр. Огранив его в золотой багет, он показал шедевр Петру.
Тот, глядя на картину, долго молчал, потом глубокомысленно захмыкал, потом начал ндакать, затем почему-то расчихался и изрек:
— Это — черный треугольник.
— Я и без тебя знаю! – закричал Иван, не выдержав. – Что ты о нем думаешь?
— Я не Пифагор, чтобы думать о треугольниках, — хмыкнул Петр. – Глубокий черный цвет, равные стороны. Можно детям в школе показывать как наглядное пособие. Пифагоровы штаны во все стороны равны.
— Ты что не понимаешь, что это – шедевр?! – трагическим шепотом спросил Иван.
— Конечно, брат, шедевр, – хлопнул Петр друга по плечу. – Ты, главное, так не волнуйся. Хочешь, я за пивом схожу. Обмоем картину.
— Шедевр пивом? – у Ивана отлегло от сердца. – У меня для этого случая французский коньяк припасен. Кстати, завтра выставляю «Черный треугольник».
— И где состоится вернисаж?
— В Лизиной галерее. Снял там зал на сутки. Огромные деньги выложил, но сам понимаешь, для представления этой картины нужна особая обстановка.
— А почему всего на сутки? Аренда такая дорогая?
— При чем здесь аренда, — небрежно махнул рукой Иван. — Картина уникальная. Я думаю, что многие захотят ее купить.
— Какова цена твоей геометрии? – пряча усмешку, поинтересовался Петр.
— Еще не решил. Хочу устроить аукцион прямо в зале. Как тебе идея? – задрал Иван голову, но друг промолчал.
После коньяка Петр по-новому взглянул на воплощенную мечту друга. «Черный треугольник» начал казаться ему гениальным ответом «Черному квадрату». Под утро скульптор заплетающимся языком объявил, что «если бы Малевич был жив, то обзавидовался этому шедевру». Иван выслушал его с блаженным выражением лица.
Проспавшись, Петр, стараясь не смотреть ни на чернеющий треугольник, ни в жаждущие славы глаза друга, умчался восвояси. А Иван сделал первый звонок:
— Арнольд, это Молевич. Завтра в полночь приглашаю Вас с супругой на закрытый вернисаж.
— ?
— Разве я не сказал? В галерее «Двадцать семь и три».
— ?
— Dress cod in bleak! (вечерняя форма одежды черного цвета)
— ?
— Будут все! Жду!
Обзвонив по алфавиту всех знакомых, Ваня добрался до номера Лизы, которая картину любимого еще не видела. «Ей твой треугольник точно не понравится», — шепнуло сердце. «Это мы еще поглядим, — фыркнул ум. – Если любит, то ей должно нравиться все, что я делаю». Сердце не стало спорить, и Иван продолжил рассылку.
Весь следующий день с настроением именинника Иван готовился к открытию вернисажа. Рабочие затянули стены зала от пола до потолка черной тканью. Шедевр повесили на центральной стене.
Освещенный лампами «Черный треугольник» в золотой раме смотрелся на черной стене, по мнению автора, просто потрясающе. Расставив по периметру свечи, Иван выключил свет и поехал домой переодеваться.
Первой пришла Лиза. Сняв тяжелую от снега дубленку – на улице была зима — она осталась в закрытом длинном черном платье. В этом наряде она показалась Ивану какой-то загадочной.
— Судя по твоему лицу, у тебя что-то случилось, — девушка потихоньку начала разбираться в Иване. – Признавайся, что?
Но он лишь таинственно улыбнулся в ответ.
— Не люблю тайны, — пожала плечами девушка. – Тебе помочь?
Поручив Лизе разливать шампанское и раскладывать икру, Иван зажег свечи и еще раз окинул взглядом зал – все было, как надо. Раздался звонок, и хозяин бросился к дверям.
Гости по заказу хозяина явились в черном. Дамы, сбросив меха, оставались в длинных до пола платьях, с немыслимыми декольте спереди или сзади. Некоторые из них смотрелись крайне нелепо.
Слово «нелепо» почти исчезло из современного лексикона. Его заменили на совершенно нелепое «прикольно».
Кстати, вы заметили, что у нас то и дело исчезают слова? Того и гляди, мы лишимся буквы «Ё». Предлагают заменить ее на сочетание «йо»! Мол, что здесь такого страшного? В Европе про «ё» никто не слышал. И живут прекрасно.
Кто заинтересован не только в подмене слов и букв, но и наших чувств, понятий, оценок? Я лично догадываюсь, кто. И скажу вам, если вы меня спросите.
Гостям нашего художника было очень «прикольно» пить шампанское в комнате, затянутой черной тканью. Большинство из них думало, что это и есть обещанный Молевичем вернисаж. То и дело слышались вскрики дам, задевающих подолами платьев горящие свечи.
«Шарман», «прикольно», «гламурно», — жужжали гости. Одинокие светские львицы прохаживались поближе к перспективному копиисту. Проведя весь день в косметических салонах, они выглядели сногсшибательно.
«Посмотри на эту блондинку, — тарахтел ум Ивана, — улыбнись той дылде с вырезом до коленок, помаши рукой Жанночке, обними Танечку Лурье». «А как хороша Лизонька при свечах», — шептало сердце.
Ванюша улыбался дамам направо и налево, махал рукой модной в этом сезоне среди золотой молодежи мадмуазель Жанне, раскланивался то с четой миллионеров Крыжановских, то с господином Путенцовым и его молодой супругой, но взгляд его то и дело возвращался к Лизавете, которая обносила гостей очередным подносом, теперь уже с закусками.
Когда появился последний приглашенный, Иван перекрестился, чего никогда не делал и зазвонил в колокольчик, купленный сегодня же. Лиза тем временем потушила все свечи. «Ах, колокольчик», «прикольно», «шарман», — еще громче зажужжала толпа, на мгновенье слившись с темнотой.
— Господа, представляю вашему вниманию… — произнес торжественно и вместе с тем интригующе хозяин. Он повернул картину лицом к зрителям и включил подсветку – …«Черный треугольник»!
Наступила напряженная тишина. Гости вглядывались в шедевр Молевича, пытаясь сообразить, как нужно реагировать. Кто-то захлопал в ладоши, но, не услышав поддержки, остановился. Ивана охватила паника. Тишина становилась для него зловещей.
— Хороший багет, — наконец высказался Арнольд, один из главных заказчиков Ивана, переглянувшись с Путенцовым. – Покупаю.
Все с облегчением рассмеялись и стали собираться. Про картину никто ничего не сказал, и только Таня Лурье, разглядев в полумраке съехавшиеся трагическим домиком брови художника, тихо сказала:
— Ваня, брось «ваньку валять». Работай, как работал. Делай копии и не выпендривайся. Кому нужен твой треугольник? Ты не Малевич и никогда им не станешь.
Когда ушли последние гости, Лиза включила свет и начала собирать с пола выгоревшие подсвечники, одноразовые фужеры, покусанные тарталетки из-под икры и черные лоскутки платьев, вырванные каблуками-шпильками.
Иван, сидя на полу, допивал шампанское прямо из бутылки, с тоской уставившись в одну точку.
— Вань, вставай. Мне домой пора. Бабушка волнуется. Я пока домой не приду, она не уснет. А у нее сердце больное. – Лизонька протянула ему руку, чтобы помочь подняться.
— Значит, у бабушки больное сердце? – закричал ей в лицо Иван, вскакивая на ноги. – А мое сердце тебя не волнует? А то, что я придумал и нарисовал такую потрясающую картину, а ее не поняли, не оценили, тебя тоже не волнует? Да катись ты, куда хочешь. Видеть тебя не могу.
«Ты что делаешь? — закричало сердце, — немедленно проси прощения!»
Но Лиза, уронив лицо в ладони, бросилась вон. Ее каблучки застучали по ступенькам, как печатная машинка из Ваниного детства. «Бабушка когда-то была машинисткой и брала работу на дом», — вспомнил он и, забившись в угол, заплакал.
— Добрый вечер. Здесь проходит вернисаж Ивана Молевича? – раздался бархатистый баритон. В зал зашел высокий мужчина в длинном черном пальто и в черных лакированных ботинках. В руках он держал изящную трость с золотым набалдашником.
Иссиня-черные блестящие кудри красивыми кольцами обрамляли немного вытянутое бледное лицо. Породистый нос с горбинкой напоминал клюв хищной птицы, тонкие губы, выпирающий подбородок, высокие скулы. «Не лицо, а мечта» — подумал Иван, мгновенно оценив красоту незнакомца взглядом художника. «Сросшиеся на переносице длинные брови отвлекают внимание от глубоко посаженных глаз, но и это его не портит, а придает какую-то загадку. Господин явно из богатеньких», — подвел он итог.
— Вернисаж закончился. Все ушли. — Иван медленно поднялся.
— О, какая великолепная картина! Просто шедевр! У вас большое будущее, мой друг.
Незваный гость быстрым шагом подошел к картине, пристально уставившись на треугольник, из которого вдруг полыхнуло пламя.
— Вы фокусник! – догадался Иван. – Теперь понятно, как сюда попали. — Но разве мы знакомы? – Его язык слегка заплетался, в голове шумело.
— Я друг Арнольда и Тани, но, вообще, я знаком со всеми. Какой прелестный зал. Напоминает гроб. Вы не находите?
В словах незнакомца Ивану почудилась насмешка.
— Шутите? Это я затянул его тканью. Для вернисажа, — резко ответил он.
— Я не шучу. Я всегда говорю серьезно, — лукаво улыбнулся мужчина. – Это от вас выбежала девушка, рыдая на всю Ивановскую?
— От меня, — вздохнул Иван. – Лиза очень хорошая, а я ее обидел. Надо извиниться перед ней.
— Хорошая, но тебе не подходит, — вдруг перешел на ты гость. — Тебя нужна такая, как Наоми, только помоложе. Хочешь, подберем тебе подружку из Голливуда. Только чуть позже. После того, как я сделаю тебя богатым и знаменитым. Кстати, меня зовут Козимир.
— Как? – вытаращил глаза юноша.
— Козимир, — повторил мужчина. – Почему вы удивляетесь? Вы Молевич, я Козимир. От имени гениального художника меня, как и вас, отделяет одна буква. Если бы вы знали, как велико значение каждой буквы! – он поднял к небу указательный палец. На ногте сверкнул бесцветный лак. – О значимости слова я, вообще, не говорю. Слово настолько велико, что вам его величия не вместить.
«Ничего не понимаю. Что он несет?» — Иван вдруг вспомнил монаха из лавры. Тот тоже говорил непонятно.
— А вы знаете, что такое псалтирь? – неожиданно вылетел из него давний вопрос.
Мужчина насторожился, в его глазах мелькнули беспокойные искорки.
— Предположим, знаю. Это книга, написанная много веков назад. А где ты о ней слышал? – вернулся к «ты» Козимир.
— В Троице-Сергиевой лавре. О ней упоминал монах Гавриил.
— Этого монаха я тоже знаю, — по красивому лицу пробежала судорога. – Настоящий монах! – гость скрипнул зубами.
— А что, бывают ненастоящие?
— Разные бывают, — раздраженно ответил Козимир. – Слушайте, я пришел не монахов обсуждать. У меня к вам, господин Молевич, серьезное предложение. Кстати, здесь есть стул или кресло? Я устал и с удовольствием бы присел.
— Минутку!
Иван метнулся в соседний зал и вернулся со стулом в руках.
— Садитесь.
— Мерси!
Гость уселся, элегантно поддернув брюки и закинул ногу на ногу.
— Я предлагаю вам зарегистрировать со мной брэнд «Козимир Молевич», чтобы делать копии картины «Черный квадрат». Конечно, Ваш черный треугольник гораздо круче! — Юноше показалось, что гость хрюкнул от удовольствия. – Его тайна открыта лишь узкому кругу посвященных. Я обязательно введу Вас в этот круг. Автор треугольника в круге. Не правда ли, забавный получился каламбур? — хохотнул незнакомец. — Несведущий в искусстве покупатель не заметит разницы в буквах и будет расхватывать наши квадраты, как горячие пирожки. Мы заполоним ими дома, кафе, рестораны, дадим рекламу на телевидении, начнем выпуск одежды, чашек и прочей дребедени. Мы утопим в черных квадратах сначала Москву, а затем и другие города. А когда толпа к ним привыкнет, я, под предлогом шоу, затяну в черный квадрат весь мир.
Козимира явно посетило вдохновение. Его глаза сверкали горящими углями, скулы зарделись. Ивану почудилось, что запахло паленой шерстью. Он даже посмотрел на пол – не осталось ли горящей свечи. Но пол, стараниями Лизы, был чист.
— Мы уже бросали в мир пробные шары с разной символикой – свастика, серп и молот, красные звезды. Последний эксперимент с черепами был особенно удачен. До сих пор этот символ смерти носят на себе миллионы детей и подростков! Ну что, согласны?
— Значит, вам нужна только моя фамилия? – уточнил Иван.
— И ваша фамилия и ваш талант! Не каждый может делать такие прекрасные копии, как вы. Кстати, вы в Бога верите? – гость резко побледнел.
Иван ненадолго задумался. В памяти снова всплыл монах. «Он тоже задавал мне этот вопрос». Сердце тревожно стукнуло. Ум презрительно хмыкнул.
— Скорее нет, чем да.
— Поработаем и над этим, — пробормотал Козимир, с облегчением выдохнув. – А с треугольником мы что-нибудь придумаем. По значимости он не уступает квадрату и даже превосходит его. Хотите выставить треугольник на Сотби за полмиллиона долларов? Или за миллион? – гость явно развеселился. – Большинство ваших знакомых ничего не смыслят в настоящем искусстве. А ведь его истинное назначение – уводить человека из реальности в мир иллюзий. Путать сознание, смеяться над красотой! Вообще, смеяться над человечеством!
— А меня всю жизнь учили противоположному. Искусство должно нести людям радость, отражать красоту.
— Этого вы и добивались, рисуя черный треугольник? – расхохотался Козимир.
— Если честно, я просто хотел заработать.
— Стремление к деньгам – это прекрасно, дорогой юноша. Это качество надо развивать. Ведь деньги – это власть. Кстати, у вас есть заветное желание?
— Для начала я бы хотел стать таким же красивым, как вы, — смущенно признался Иван.
— Стать как я – невозможно. Мое место на вершине треугольника. Шучу. Но изменить форму нос — вполне реально, — Козимир взял юношу за подбородок жестом пластического хирурга, — нарастить подбородок, поднять скулы… Завтра позвоню в Цюрих, там лучшие специалисты по пластике. Вы были в Швейцарии? Нет. У вас все впереди. Точнее у нас.
Иван почувствовал, что страшно устал. Козимир, заметив это, откланялся.
— Ах да, чуть не забыл, — вернулся он от дверей. – Завтра около двенадцати дня я заеду за вами. Нам надо подписать контракт.
— Вы же говорили – зарегистрировать бренд.
— Конечно, но сначала – контракт! Без него я ни с кем не работаю!
Гость, наконец, ушел. Около дверей он обронил визитку — черную с золотым обрезом. На ней было написано «Козимир Молевич».
«Странно, бренд еще не зарегистрирован, а визитки уже готовы», — Иван сунул карточку в карман.
Добравшись до дома, будущий миллионер мгновенно уснул.
Под утро ему приснился монах Гавриил. На огромном белом коне, одетый в воинские доспехи, он бился с Козимиром, который в чешуйчатой броне и в квадратном рогатом шлеме напоминал дракона. За спиной Козимира, под знаменем с изображением черного квадрата, стояло готовое к нападению на Русь войско.
Не узнав, кто победил, юноша проснулся от трезвона мобильника.
— Ваня, Иван, — кричал в трубке голос бабы Вали, — мать серьезно заболела. Срочно приезжай.
Сон слетел с Ивана. «Что делать? – билось в голове, — ехать-то я сейчас никак не могу!»
— Баба Валя! Ты присмотри за матерью. А завтра я обязательно приеду. Мне сегодня надо очень важный контракт подписать.
В ответ послышались гудки. Соседка в сердцах бросила трубку.
— Петровна, сынок-то сказал, что завтра приедет, — баба Валя подошла к постели больной. – Может, не будем его ждать? Давай «скорую» вызовем. С сердцем не шутят.
— Подождем до завтра, — слабым голосом ответила Марья Петровна. – Я без сына в больницу не поеду. Ты сходи в церковь, помолись и за меня и за Ивана. У меня уже сил нет. И отцу Гавриилу позвони. Попроси молитв. – Она прикрыла глаза.
— Ну, поспи, милая, поспи.
Баба Валя подоткнула одеяло и, положив у подушки телефон, поспешила в храм.