Ирина Рогалева
Я вам не успела рассказать о том, что Марья Петровна пришла к вере. «Всю жизнь я без Господа жила, как против течения плыла», — так она про себя бабе Вале сказала, когда словно на крыльях вылетела из храма после первой исповеди и первого же причастия. «Собирать-то грехи легко, да расставаться с ними слезно», — ответила ей соседка.
«У жизни-то единственно правильное течение имеется – к Богу. Все что не к Нему, то от Него, так это просто, так очевидно, — думала Ванина мама теперь. – Почему я раньше этого не понимала? Жила, будто слепая и глухая. Мимо церкви каждый день ходила и сыночка мимо водила. А теперь он мимо меня ходит. Сама виновата. Всю жизнь только о сынке и пеклась, о муже так не заботилась, как о родной кровиночке. А жили бы по заповедям, не страдали бы так о хлебе насущном, глядишь, и Ваня свои картины рисовал, а не чужие копировал. Ведь я помню, как в детстве его к храмам тянуло. До сих пор его картинки с церковками где-то лежат».
Вспомнив о Ваниных работах, Марья Петровна нашла на антресолях его картину – вид Троице — Сергиевой лавры и повесила ее над кроватью.
Вот так Господь устроил, что когда началась у Ивана богемная жизнь, мать стала за него молиться. За один лишь год с ней столько перемен случилось, что с иными людьми и за всю жизнь не происходит.
Сказали ей как-то добрые люди, что хорошо бы за сына годовое поминовение в монастырь подать, чтобы монахи-ангелы за него молились. А тут, откуда ни возьмись, баба Валя несется, кричит на всю улицу:
— Петровна, собирайся, внук мой Петр в Троице — Сергиеву лавру едет и нас прихватить может.
А что тут собираться – платок на голову повязала, жилетку надела, ноги в стоптанные ботинки сунула, и готова паломница. Слава Богу, что сентябрь на дворе, можно налегке ехать.
Перед тем, как из дому выбежать, зачем-то прихватила Марья Петровна со стенки Ванюшину работу. В трубочку свернула и в сумку засунула. Холст в нее целиком не поместился, торчал наполовину.
С выездом припозднились. Машина, будто Валаамская ослица, не хотела с места двигаться. Пришлось Петру ее подмазать, поваляться под ней с полчасика. «Искушение», — вздыхали паломницы.
Когда к лавре подъехали, служба уже закончилась. Влетели в храм, а народ на отпуст выстроился. Встали последними – хоть благословиться у батюшки. А батюшка-то какой дивный! Какой красавец-то, как богатырь былинный, только весь седой. А глаза яркие, молодые. «Сам отец Гавриил, ему нынче игумена дали», — шепчут в толпе.
— Благословите, отец Гавриил, — Марья Петровна ладони крестом сложила, голову склонила низко-низко.
— Во имя Отца и Сына и Святого Духа, — монах наложил на нее крест. – А что это у тебя, матушка? – он заметил скрученный холст. – Ты никак художница? Дай-ка посмотреть.
Вгляделся отец Гавриил в холст, потом на Марью Петровну внимательно посмотрел и говорит:
— Значит, ты мать того паренька, который лет шесть назад этюд к этой картине рисовал?
Женщина растерянно кивнула.
— А меня узнаешь? – монах, улыбнувшись глазами, указал на фигуру в черном облачении, идущую к прекрасно выписанному храму.
— Как же вас узнать, батюшка? Лица-то не видно, – совсем смутилась Марья Петровна.
— Шучу я, матушка. Как дела у сына-то?
Вместо ответа женщина заплакала.
— Так, понятно. Подожди-ка ты меня на улице, я сейчас дела закончу и выйду. Поговорим.
Монах свернул картину.
— Батюшка, возьмите ее себе, – спохватилась Марья Петровна.
— Спасибо. Не откажусь.
Отец Гавриил ушел в алтарь, а к Марье Петровне подступила баба Валя.
— Знакомый твой, что — ли? Ты мне никогда не говорила, что с монахом знакома! Что он тебе сказал-то, что ты заревела? – сыпала она вопросами.
— Он Ванюшу моего знает, – утерла лицо женщина. — Велел ждать на улице. Поговорить со мной хочет. Я тебе после все расскажу.
Поджидая отца Гавриила, Марья Петровна пыталась собраться с мыслями, чтобы коротко рассказать ему о своей жизни и, главное, о своей боли – о сыне, увязшем в грязном болоте. Так ей представлялась московская Ванина жизнь.
Уйдя в грустные мысли, не видела Марья Петровна, как разукрасил Господь-художник вековые липы, наградив их золотыми листьями за долгие годы жизни, как накинул на стройные стволы молодых осин багряное облачение, словно в счет их будущих заслуг, как сменил темно-зеленую дубовую листву на благородный коричневый бархат. И лишь еловая аллея неизменной зеленью напоминала о вечной жизни.
— Не грусти, матушка. Все Господь управит к лучшему. И с сыном твоим самого страшного еще не случилось, и дай Бог не случится. Я вот сейчас помолился о нем в алтаре и дальше молиться буду. И ты, милая, молись изо всех сил. Постой еще немного, я сейчас.
Монах размашистой походкой направился в келейный корпус. Со всех сторон, как бабочки на огонек, к нему бросились люди. Кто-то доставал на ходу листочки с именами.
— Батюшка, благословите!
— Отец Гавриил помолитесь за болящую Татьяну!
— За страждущего Владимира помолитесь!
— Помяните в молитвах новопреставленного иерея Даниила!
— Молюсь за него! – строго отозвался игумен, благословляя народ и принимая записки.
Последней подошла светловолосая девушка с фиалковыми глазами. Поклонившись до земли, она попросила:
— Батюшка, помолитесь за раба Божьего Ивана!
«Не наш ли это Иван?» — подумалось отцу Гавриилу. Он хотел спросить у девушки: — «Не художник ли тот?», но девицы и след простыл.
Вернулся монах к Марье Петровне с тяжелым пакетом в руках.
— Здесь альбом по иконописи. Передашь сыну. Я на первой странице кое-что для него написал. Тебе – икона архангела Михаила. Не забывай ему молиться. Он и заступник наш перед Господом и защитник от вражьей силы. Да, телефон мой запиши, но без дела не звони.
Благословившись на обратную дорогу, довольные паломницы уселись в машину, которая, к удивлению Петра, завелась с пол оборота. «Домой, не из дома», — рассмеялся он.
Когда гостеприимная лавра скрылась из виду, баба Валя, так и не дождавшись обещанного рассказа, толкнула задремавшую соседку.
— Петровна, что тебе монах-то сказал? Что подарил-то?
— Велел молиться архангелу Михаилу, — открыла та глаза, — мне икону подарил, а Ване велел книгу передать.
— Тю! И это все? – разочарованно протянула баба Валя. – Я-то думала — он тебе будущее открыл. Я, пока тебя ждала, многого про него наслушалась. Люди говорят, что он духовное видение имеет. Одной паломнице он в прошлый приезд тяжелую болезнь напророчил, так она и заболела. Еле оклемалась! А другой…
— Баба Валя, ты меня прости, но не хочу я сплетни слушать. Будущее наше одному Богу известно, и ты это прекрасно знаешь.
После встречи с отцом Гавриилом мать Ивана стала чаще ходить в церковь, больше молиться, посты держать, как монах сказал. Строже к себе стала.
Одна беда – начало сердце прихватывать, будто кто-то сжимал его ледяной рукой. С валидолом Марья Петровна уже не расставалась.
Сыну она не звонила, беспокоить не хотела. Надеялась, что он сам о матери вспомнит. Но у Ивана не только совесть, но и память в глубокий сон провалилась.
Телефон затрезвонил вновь. «Наверное, опять баба Валя. Будет на совесть давить. Сказал же, что приеду завтра», — Иван раздраженно взглянул на дисплей – номер был незнакомый. В ответ на его любезное «алло» раздался голос ночного гостя:
— Иван, я вас жду у подъезда, — сообщил он тоном, не терпящим возражений.
«Вот бы мне так научиться», — юноша быстро собрался. Вновь затрезвонил телефон. На этот раз звонила Лиза.
— Ваня, ты мне нужен. К нам в галерею пришел заказчик, хочет копию «Подсолнухов». Он хорошо заплатит, только картина ему нужна срочно!
— Лиза, ты меня прости за вчерашнее. Сорвался, наговорил лишнего.
— Вань, я тебя давно простила. Я все понимаю. Только приезжай быстрее.
— Не могу. Еду важный контракт подписывать. Если все получится, стану миллионером. Освобожусь и приеду.
— Какой контракт? – почему-то испугалась девушка. – Ты мне ничего не говорил!
— Потом все расскажу. Козимир меня внизу ждет!
— Козимир?! – редкое имя резануло слух, — кто это?
Но Иван уже отключился.
— Действительно, редкое имя, — согласился с Лизой пожилой заказчик, слышавший ее разговор. – Более того – необычное. Я, знаете ли, лингвист, и скажу вам, что такого имени ни разу в жизни не слышал. Есть польское имя Казимир. Козимир – звучит совсем, как козий мир.
— Козий мир, — повторила Лизавета задумчиво, — козлиный мир, мир козлов. Просто бред! Более того – попахивает серой!
— Паленой шерстью, если речь идет о козлах! – пошутил мужчина. – Кстати, если к фамилии нашего копииста прибавить это имя, то получится забавная подмена имени хорошо известного художника. Забавно, забавно. Козимир Молевич. Ведь ваш копиист свою фамилию пишет через «о»?
— А вчера он презентовал черный треугольник, — тихо пробормотала Лиза под нос, но заказчик ее услышал.
— Не кажется ли вам, что это плохой симптом? Хоть я и не психолог, но черные геометрические фигуры говорят о болезненном состоянии души. Кстати, вы когда-нибудь задумывались – почему «черный квадрат» на сегодняшний день стоит целое состояние? И, поверьте мне, будет подниматься в цене год от года.
— Что? – рассеянно переспросила девушка. Она перебирала в памяти вчерашних гостей, пытаясь вспомнить, кого из них звали Козимиром.
— Великая афера двадцатого века. Порождение богоотступничества. Изображение антимира, нашептанное художнику падшим ангелом. Вот что такое «черный квадрат». Я долго думал над его феноменом. Почему одна половина мира считает эту картину гениальной, а другая – полной бессмыслицей. Но смысл в ней есть! Смысл черной бездны, черной безликости, противостояние всему живому, созданному Господом! Самое страшное, что эта чернота может засосать человека со всеми потрохами.
— Богоборческая картина! — Лиза покрылась мурашками.
— Простите, забыл представиться, — привстал заказчик, – Эдуард Николаевич Полянский. Кстати, я уверен, что создатель черного квадрата в детстве верил в Бога. Не удивлюсь, если он посещал школу при церкви или пел на клиросе. Самые ярые богоотступники были когда-то верующими людьми. Ведь им надо было от чего-то отступиться. Деннице скучно совращать развращенного человека, куда как интереснее увести с истинного пути чистую, верующую душу. Вы же понимаете, о чем я говорю?
Девушка кивнула. «Надо срочно найти Ивана! Господи, помилуй! Пресвятая Богородица, помоги!» — Лиза схватила телефон, но номер абонента по-прежнему был отключен.
Тем временем баба Валя, отстояв литургию, вышла из церкви и с трепетом набрала заветный номер.
— Батюшка, благословите! – пискнула она в трубку.
— Бог благословит, матушка, — раздался в ответ красивый бас отца Гавриила. – Слушаю вас.
Путаясь в словах, баба Валя рассказала ему о тяжелой болезни «матери Ивана – художника, которой вы подарили икону и книжку про иконы, и которая отдала вам Ванькину картину».
— А сам Иван не объявлялся?
— Я ему звонила сегодня, сказала, что мать при смерти, а он сказал, что едет какую-то контору важную бумагу подписывать. Что, мол, важнее этого для него ничего нет. Завтра приедет, сказал.
— Иду молиться, — коротко ответил отец Гавриил.
Псалтирь в его руках открылся на девяностом псалме. «Надо же, совсем у Ивана дела плохи, — покачал головой монах. – Эх, Иван, Иван, в какие дебри тебя занесло?»
А Ивана в сопровождении Козимира несло в черном лимузине в центр столицы, в обшитый дубовыми панелями кабинет адвоката Лисовского.
Будущий партнер Ивана сегодня выглядел просто потрясающе. Он не изменил своему любимому черному цвету, небрежно накинув кашемировое пальто на шелковую рубашку с резным жабо, заправленную в брюки с высокой талией. Его ботинки на сей раз были со скошенными каблуками и золотыми застежками. Иван не без основания предположил, что застежки изготовлены из настоящего золота. Рядом с разодетым Козимиром молодой человек в пуховике и джинсах смотрелся крайне непрезентабельно.
Заметив завистливый взгляд, красавец похлопал юношу по плечу:
— Не завидуйте, молодой человек. Поверьте мне, что внешний антураж доставляет удовольствие лишь первое время. Самое большое наслаждение дает власть. Мои ставленники – самые богатые люди мира сего, иногда одеваются, как нищие, чтобы хоть как-то потешить себя. Они могут купить все – самый дорогой корабль, виллу, космодром, в конце концов, но не покупают. Им неинтересно. Их радует другое.
— Что же? – у Ивана перехватило дыхание.
— Ну, например, в любой момент они могут лишить людей крова и пищи. В их руках жизни миллионов живых существ. Они называют их гоями. Вы, наверное, об этом слышали. Сейчас эта тема в моде.
— Нет, про гоев я ничего не знаю. У меня времени даже на чтение нет. Чтобы мои мечты стали былью, я кручусь, как волчок.
— Простите-извините, — Козимир криво ухмыльнулся и стал похож на блатного хулигана. — О чем вы там мечтали? Нет, нет. Не говорите. Я угадаю. Пентхауз, понтиак и вилла на Канарах. Я прав?
— Почти, — Иван с восхищением смотрел на Козимира. – Я на виллу не замахивался.
— Не замахивался, — расхохотался тот. – Махни рукой на эти Канары, отмахнись от них, — Козимир явно играл словами. – Тебя ждут Фиджи и все красотки мира. Кстати, только что я видел твою знакомую девицу, Лизу, кажется. Она целовалась в мерседесе, припаркованном около художественной галереи, с каким-то респектабельным мужчиной.
— Лиза? Целовалась? В мерседесе? Этого не может быть. Вам показалось.
Тогда будущий партнер Ивана назвал в точности описал ее одежду.
— Черт знает что! – в сердцах воскликнул молодой человек. – Этого от Лизы я никак не ожидал!
— Все они одинаковые. Только притворяются скромницами, а сами готовы с первым встречным… Козимир по-дружески коснулся его ладони. Молодой человек отдернул руку – пальцы красавца обожгли его нечеловеческим холодом.
«Не верь ему, — закричало сердце. – Он все врет!» «Действительно, что-то здесь не так», — впервые согласился с сердцем ум.
— А что будет в контракте? Вы мне так и не сказали, — задал Иван давно волнующий его вопрос.
— Все, как обычно. Договор о нашем сотрудничестве, о слиянии моего имени с Вашей фамилией. Вы делаете копию картины «Черный квадрат», и мы тиражируем ее миллионными экземплярами. Так сказать, запускаем вирус в массы. Для детишек разработаем поросенка с черным квадратом на животе. Дети обожают символику! – Козимир хрипло засмеялся, словно заблеял. – Как однажды сказал Распятый: «Светильник тела есть око; итак, если око твое будет чисто, то и все тело твое будет светло; а если оно будет худо, то и тело твое будет темно. Слепые темноты не видят, и мы наши квадраты развесим, как ловушки для зрячих!
— Но за подделку на нас могут подать в суд наследники настоящего Малевича.
— Я все предусмотрел. Наш квадрат будет на миллиметр шире, изображенного на подлиннике. Иные размеры — иной квадрат! Лисовский докажет это за пять минут. Кстати, контракт довольно объемный. Читать его придется не менее двух часов. Первые пятьдесят параграфов крупным шрифтом, остальные шестьдесят – мелким. Шучу. – Козимир вновь хулигански ухмыльнулся. Мелким шрифтом будет всего один параграф, его можно не читать. Кстати, мы прибыли.
Шофер распахнул дверь лимузина. Порыв ветра бросил в лицо юноше горсть колючих снежинок. На улице мела пурга. Иван вспомнил, что непогода была с самого утра. «Как он смог разглядеть Лизу сквозь метель и затемненное стекло лимузина?» — мелькнула мысль.
— Господин Молевич?! – из снежной пелены к юноше бросился круглый носатый человечек, — рад вас видеть. Сюда, проходите сюда. — Он суетливо распахнул перед гостями дверь. «Кто это? — удивился Иван, — на швейцара не похож».
Вскоре все выяснилось. Услужливый человечек оказался самим Лисовским. Заметив в окно почетных гостей, он выбежал на улицу, опередив швейцара и охранника, чтобы лично их встретить.
— С господином Козимиром мы давние знакомые. Все свои контракты он заключает в моей конторе, — сообщил адвокат. – Кофе? Сигары? Коньяк?
Старинные напольные часы красиво отзвонили полдень.
— И много контрактов он у вас заключил? – ум Ивана заработал с удвоенной силой.
Козимир, бросив на Лисовского уничижающий взгляд, приторно ласковым голосом ответил: «Господин адвокат был не точен. За несколько лет я заключил всего три контракта. Кстати, за визитку моих партнеров многие отдали бы целое состояние».
— Во имя Отца и Сына и Святого Духа, — постучался в келью к отцу Гавриилу казначей лавры.
Не услышав в ответ разрешающего войти «аминь», он тихо ушел.
Лиза чуть не плакала:
— Бесполезно! Иван отключил телефон! Что же делать. Я чувствую, что с ним может случиться беда. Эдуард Николаевич, вы за рулем?
— К вашим услугам, милая Елизавета.
— Надо ехать искать Ивана! В какую адвокатскую контору мог повезти его этот Козимир?
— Скорее всего – к Лисовскому, — предположил лингвист, — мне кажется, что человек с таким именем поедет именно к нему. Лисовский самый молчаливый адвокат в Москве, поэтому до сих пор жив, здоров и живет припеваючи. — Вы знаете адрес этой конторы? – Лиза натягивала дубленку.
Эдуард Николаевич достал записную книжку.
— Нашел! Поехали!
— Как ты, Петровна? – в комнату к больной вошла баба Валя. – Я все сделала. В церкви была, монаху позвонила.
— Полегчало мне, соседушка. – Марья Петровна села на кровати. – Рука перестала неметь, и сердце отпустило. Видишь, какая ты у нас молитвенница.
— Это не я. Это твой монах молится. Так и сказал мне: «Пошел молиться». Бульона горячего выпьешь? Я принесла.
— А давай! – Марья Петровна хотела встать, но соседка не позволила.
Выпив бульон, больная разрумянилась и еще больше повеселела.
— Глядишь, и в больницу ехать не надо. Ванюшу дома дождусь. Баба Валя, ты мне псалтирь подай. Почитаю, пока силы есть.
С каждой минутой Козимир нравился Ивану все меньше. Юноша вдруг разглядел в красавце и нелепую помпезность наряда, и лукавые искорки в глубоко посаженных глазах. Заметил Иван и резкие перемены в манерах Козимира. А откровенная ложь про Лизу была просто возмутительна! «Как с таким человеком можно подписывать контракт, да еще долгосрочный!» И суетливый адвокат Лисовский не внушал доверия.
Сердце начало биться с перерывами, словно чего-то страшась. Да что там, Иван вдруг не на шутку испугался. «Как вчера ночью Козимир попал на вернисаж?» — он вспомнил, что закрыл за Лизой дверь на три оборота, сказав при этом со злостью: «Раз, два, три, черт тебя дери!» «Точно, сразу после этих слов появился красавец в черном. И почему, кстати, он все время ходит в черном? И про Лизу он сразу начал плохо говорить, и про каких-то красоток все время талдычит! Пошел он со своими красотками к ч…! И тут Иван осекся, заметив, что как только он даже мысленно помянет черта, губы Козимира растягиваются в мерзкой ухмылке.
«Неужели он самый? — юноша принялся исподтишка разглядывать ночного гостя, вносящего исправление в какую-то бумагу. – Рога должны быть точно. Куда он их спрятал? Спилил? С копытами понятно – в обуви их не распознаешь, но рога-то!»
Иван впился глазами в густые кудри: «Точно, парик!»
И вдруг из самых глубин памяти всплыли слова отца Гавриила: «Только ведь за помощью тебе самому к Господу обратиться надо…». «Господи! Помоги мне!», — мысленно воззвал Иван. Козимир перестал шептаться с Лисовским и пронзительно посмотрел юноше в глаза.
— Что-то не так? – спросил он ледяным голосом.
В голове у Ивана зашумело, в глазах слегка помутилось. Будущий партнер вновь показался ему очень приятным человеком.
— Все в порядке. Я готов подписать контракт.
Адвокат просиял и чуть ли не с поклоном вручил Ивану ручку с золотым пером:
— Можете оставить себе. Это маленький сувенир.
Козимир покосился на хозяина кабинета, и тот исчез.
— Будете читать контракт или вам вкратце рассказать его содержание?
— Пожалуй, я сам все прочитаю, — Иван уселся в кожаное кресло.
Козимир, криво улыбнувшись, подал ему пухлую стопку скрепленных листов:
– Шестьдесят шесть страниц.
Молодой человек, вздохнув, принялся читать под его пристальным взглядом.
— Приехали!
Эдуард Николаевич остановился у помпезного здания на одной из тихих московских улочек. На облицованном мрамором доме красовалась скромная медная табличка «Адвокатская контора». На всех углах дома виднелись рыбьи глаза камер наружного наблюдения.
Лиза выскочила из машины и рванула на себя тяжелую входную дверь. Та не поддалась.
— Позвольте мне? – Эдуард Николаевич нажал на кнопку звонка.
Охранник внимательно посмотрел на породистое лицо хорошо одетого мужчины и, оценив молодость его спутницы, пробормотал: «Наш клиент, заходи».
— Лиза, успокойтесь, — шепнул лингвист, — видели лимузин? Скорее всего, они здесь.
— Раздевайтесь, господа, — подскочил к посетителям швейцар в золотом галуне. – Присаживайтесь. Господин Лисовский сейчас занят, но скоро освободится, и я вас к нему провожу. Чай? Кофе? Сигару?
— Кофе, сигару и две рюмки коньяка! – уверенно распорядился Эдуард Николаевич.
— Вы же за рулем! – возмутилась Лиза.
— Пока он готовит напитки, мы пойдем на разведку. Идите за мной.
И пожилой лингвист, оценив обстановку как заправский разведчик, приоткрыл дверь в первую комнату. Она была пуста.
— В общем, мне все понятно, — Иван отвинтил с ручки колпачок.
— Вы что-то говорили про мелкий шрифт. Где это?
— Вы страничку переверните, — Козимир был сама любезность.
— Ага, вот и он. Я, нижеподписавшийся, отдаю в полное владение мою …
Но он не успел дочитать. В кабинет ворвалась Лиза и выхватила ручку у него из рук.
— Ай, — закричала девушка, уколовшись об иголку, вставленную в стержень вместо пера.
Быстро слизнув капельку крови, она, не глядя на Козимира, схватила Ивана за руку и потащила за собой. Эдуард Николаевич прикрывал их побег.
Впрочем, за молодыми людьми никто не гнался. Козимир исчез вместе с лимузином в ту же секунду, как Лиза вырвала ручку из рук любимого.
Швейцар все еще варил кофе, адвокат говорил по телефону в соседнем кабинете, у охранника настало время обеда, и он разбавлял кипятком стаканчик с непонятной, но вкусной едой.
— Аминь! — отец Гавриил поднялся с колен.
Закончив молитву, он поспешил на молебен, который братия каждый день служила в четырнадцать часов.
— Петровна, тебе лекарство пора принимать, — баба Валя вошла к соседке с таблетками в руках.
— Сколько времени? – та отложила псалтирь.
— Да уж два часа. Пора и передохнуть.
— Молилась бы я за Ванечку с рождения, так и жизнь наша по-другому сложилась, — вздохнула Марья Петровна.
— Ты бы о себе помолилась, болящая. Где Ваньку твоего носит? Приедет ли завтра?
— Обязательно приедет!
На следующий день, заглянув к соседке, баба Валя увидела Ивана, сидящего у постели сияющей от счастья, помолодевшей матери. Милая светловолосая девушка накрывала на стол.
— Сынок, чуть не забыла, — спохватилась днем Марья Петровна. – Тебе отец Гавриил книгу передал. Вон она в шкафу лежит.
Иван раскрыл тяжелый альбом. На первой странице ровным мелким почерком было написано: «Собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляет и где воры не подкопывают и не крадут; Ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше. Светильник для тела есть око. Итак, если око твое будет чисто, то все тело твое будет светло: Если же око твое будет худо, то все тело твое будет темно. Итак, если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?» (Матф. 6 – 19, 20, 21, 22, 23) — прочитал он вслух.
— Это евангелие от Матфея, — Лиза накинула на плечи Марьи Петровны новый пуховый платок.
— Черт, значит Козимир цитировал Евангелие! – Иван хлопнул себя ладонью по лбу.
— Сынок, ты нечистого не поминай. Его как помянешь, он тут как тут, — покачала головой мать.
— Не может лукавый цитировать Священное писание. Его от писания должно тошнить, — задумчиво сказала Лиза. – Скорее всего, твой Козимир – просто импозантный аферист!
— А ручка с иглой вместо пера? Если бы я укололся, то капля крови упала бы на контракт, в котором, между прочим мелким шрифтом было прописан самый главный договор о том, что…
Но девушка, выразительно указав Ивану глазами на мать, приложила палец к губам.
— Я думаю, что он просто исполнитель. Помнишь, у Гоголя тоже был господин-исполнитель.
— Надо вам, хорошие мои, к отцу Гавриилу в лавру съездить. Поблагодарить батюшку за молитвы, за книгу, — подсказала Марья Петровна.
А это что? – Лиза подняла с пола пожелтевшие от времени газетные вырезки. — Наверное, они из книги выпали.
Она передала их Ивану.
Усевшись под лампу, он начал читать, четко выговаривая каждое слово: «Что же такое на самом деле «Черный квадрат»?… Я на него смотрю иначе, нежели раньше, это не живописное, это что-то другое. Мне пришло в голову, что, если человечество нарисовало образ Божества по своему образу, то, может быть, квадрат черный и есть образ Бога … в новом пути сегодняшнего начала». Представляете, это слова самого Малевича!
— Вот это да! – молодые люди переглянулись.
Иван взял другой листок и продолжил:
— Картина «Черный квадрат» была выставлена Малевичем на последней футуристической выставке в Петербурге зимой 1915 года. Из тридцати девяти картин художника именно она висела в так называемом «красном углу», где обычно вешают иконы. На выставке в Цюрихе квадрат снова занял «красный угол». Малевич выполнил несколько копий «Чёрного квадрата».
Марья Петровна слушала вполуха. Лиза же ловила каждое слово.
— Во время похорон художника на открытой платформе грузовика с изображением чёрного квадрата на капоте было установлено подобие саркофага, а над могилой был поставлен деревянный куб с изображением чёрного квадрата. Вскоре могила была уничтожена. В настоящее время в России находятся четыре «Чёрных квадрата». Один из них является частью триптиха, в который также входят «Чёрный крест» и «Чёрный круг».
Иван закончил читать.
— Триптих из черного креста, черного квадрата и черного круга, — прошептала потрясенная Лиза. — Не хватает лишь черного треугольника!
— Ребятки, давайте чайку попьем, у меня варенье есть вишневое, — Марья Петровна не знала, как успокоить сына. – Лизонька, поставь чайник.
— Мама, чай потом будем пить, а сейчас мне надо побыть одному, — Иван, забыв про мороз, выбежал на улицу в одном свитере.
— Какой я был дурак! – бормотал он на ходу, — нет, не дурак. Безумец! Я же мог всю свою жизнь под откос пустить. Ведь меня мать, Лиза и отец Гавриил молитвами своими спасли. Если бы не они, где бы я сейчас был? Гулял бы с новым лицом по Цюриху под ручку с Наоми! Пентхауз! Понтиак! Райские острова! Да с них прямая дорога в ад! Матери, понятно, в живых бы уже не было. Мама и Лизонька – мои ангелы-хранители! Я же вас чуть не продал за деньги и славу!
На улице по-зимнему быстро стало смеркаться. Иван немного успокоился и сбавил шаг. «Куда я забрел? — он оглянулся по сторонам. – Заблудился! Хоть бы прохожий мне попался». Юноша почувствовал, что замерзает. Вдруг где-то совсем рядом раздались удары церковного колокола. «Вот куда мне надо», — Иван пошел на колокольный зов.
Народу в маленькой церкви было мало. Две бабульки, делившиеся новостями с пожилой свечницей, да женщина, чистящая подсвечники.
— Сынок, чаю горячего хочешь? – предложила свечница замерзшему юноше. – Мы только что с батюшкой пили, чайник, поди, еще не остыл. «От одного чая ушел, к другому пришел», — улыбнулся Иван про себя.
— Спасибо, не откажусь. Замерз очень.
— Я сейчас. Николавна, присмотри за лавочкой, – свечница, слегка прихрамывая, пошла за чаем.
— А ты чегой-то раздетый зимой по улице ходишь? – бабулька с любопытством уставилась на Ивана. – Или ты выпимши?
Но юноша не ответил. Пораженный, он смотрел золотые лучи, расходящиеся над иконой Богородицы. В центре лучей был треугольник.
— Сынок, иди чай пить, — вернулась свечница.
— Что это? – спросил ее Иван.
— Это, сынок, изображение золотого сияния, а треугольник внутри – это символ Святой Троицы.
«Если черный квадрат – противопоставление иконе, то мой черный треугольник – это противопоставление … Господи! Что же я наделал»! – рухнул Иван перед иконой на колени. – Прости меня, Господи!
— А чего такого ты, парень, наделал? – не удержалась Николавна. – Убил, что ль, кого?
— Николавна, опять за старое взялась? – одернула ее подруга.
— Молчу, молчу. Господи, помилуй меня, грешную! – бабулька, быстро крестясь, пошла к солее.
Иван стоял на коленях перед иконой до начала службы.
Я не могу рассказать вам, о чем он молил Господа, скажу лишь, что с колен поднялся другой Иван.
Когда он вернулся домой, мать уже спала.
— Ваня, так нельзя! Мы же волнуемся за тебя. Забыл, что у Марьи Петровны сердце больное. Хорошо, что баба Валя случайно увидела, как ты в церковь зашел, — выговаривала ему Лиза, накрывая на стол. – Ты что, на службе был?
— Был, Лизонька. Ты когда-нибудь треугольник в сиянии лучей видела над иконами?
Девушка кивнула.
— Оказывается, треугольник там означает Троицу! А я-то его черным намалевал. Что мне теперь делать, ума не приложу!
— Во-первых, ты не ведал, что творил. Во-вторых, надо покаяться на исповеди и больше ничего подобного не рисовать.
— Точно! – обрадовался Иван, — как я сам не догадался. А картину я сожгу! Знаешь, Лизонька, я сегодня решил, чем дальше буду заниматься!
— Чем?
— Иконы писать.
— Ванечка, иконы не каждый может писать. Это дело требует особой внутренней подготовки. Для этого надо веровать в Господа всей душой.
— А я верую! – горячо воскликнул Иван. – Верую, Господи!
После Успенского поста, Иван и Елизавета обвенчались. В положенный срок у них родился первенец. Назвали его Михаилом. Крестным отцом сына молодого иконописца стал отец Гавриил.