Воспоминания о военном детстве одного из старейших насельников Свято-Троицкой Сергиевой Лавры архимандрита Лаврентия (Постникова).
Как началась война, отец сразу пошел на фронт и сразу был убит. Делали запросы. Ответ пришел только через полтора года. Потом уже, после войны нашли место, где он сражался, где произошел бой. Стали разыскивать среди старых могил и нашли, где он похоронен. Это в Орловской области.
Нашу семью война застала в городе Щёкино Тульской области. Там три дома стояли. А поскольку мы в землянках жили, то переехали в один дом, где были пустые квартиры. Заселиться туда было просто, потому что перед войной кто-то ушел, кого-то забрали. Мы в средний дом зашли. Там жила только семья мордовцев. Муж с женой старенькие, сын-калека и маленькая дочка лет шести. Сын и отец шили обувь.
Только война началась, к нам тут же прикатили немцы. Они дошли до Тулы. В 1941 г. они прямо маршем шли. И некому было их остановить. Немцы сразу из крайних двух бараков население выселили. Куда хотите, туда и идите, хоть в деревню. А наш дом остался. И что удивительно, налетели наши самолеты. А немец на ломаном языке говорит: «Не бойся, это наши самолеты. Будьте совершенно спокойны». Налетели, начали бомбить. В крайних домах население выселили, и немцы заняли эти два дома. А наших собрали как раз в этот наш средний дом. Крайние дома, где немцы находились, от бомбежки расколотились – ни стекла не осталось. А в нашем – хоть бы одно стеклышко вылетело. А перед нами еще дом трехэтажный стоял. Около этого дома упала бомба. Она взорвалась, и на крышу тонн пять земли взлетело – поднялась земля и осталась на крыше. А стекла не выпали.
А еще был такой случай. Бомбили станцию. Около станции одна бабуля в доме была и молилась. Налетели – стали бомбить станцию. Она молилась, не обращая внимания ни на выстрелы, ни на взрывы. Кончила молиться, смотрит – а задней стены нет. Вокруг дома разорвались 40 бомб, а в доме ни одного стекла не выбило. Она как молилась, так и продолжала молиться. Это рассказ из жизни.
Потом вскоре мы переехали в землянки и в них жили. Когда немцы заняли территорию, они сразу рабочих задействовали, биржу основали, население кормили, были настроены очень хорошо. Скирды на полях были. Разрешили, кому надо – берите. Но наши, которые шли к ним в полицаи, были мародеры. Если заставали кого в копне, они с них три шкуры готовы были содрать.
В землянках мы жили с начала войны и до 1947 г. Что мы ели, когда в землянке жили? На полях осталось много картошки, остался хлеб. Мы ходили, собирали. Скирды стояли, и копны стояли. А после стали огороды копать. Потом в колхозах, когда убирали с полей, мы следом шли и собирали колоски. Но уже наши советские власти не разрешали ни одного колоска взять. Якобы так Сталин приказал. Чтобы с поля колхозного никто ни одного колоска не брал. Если кого на поле находили, кто колоски собирал, то объездчики засекали кнутами. У нас такие случаи бывали. А есть-то что-то надо. Нас спасало то, что, когда видели объездчика, мы сразу – через железную дорогу и прятались. Они скакали-скакали, а где нас искать?
Когда к шахтам проводили шоссейную дорогу, то к самому окну нашей землянки прорыли кювет. Прорабу, который проводил всю эту работу, сразу приказали выселить людей из этой землянки и построить им дом. Он себе дом отгрохал, а нам нет и нет, ничего не строит. Мама пошла в область и начала хлопотать. Дознались, что он себе дом построил, тогда приказали и нам построить. А он построил нам засыпушку. Знаете, что это такое? Столбики неотесанные подобрал, а стены засыпал строительным мусором. И мы из той землянки переехали в засыпушку и в этом доме долгое время жили.
Я хорошо войну помню. Немцы к населению относились хорошо. Недалеко от землянки один немец жил. Он по-русски говорил: «Взять Сталина и Гитлера повесить бы. Зачем они воюют? Что, народу война, что ли, нужна? Она никому не нужна».
В засыпушечке мы жили в Мостовой, куда из Щёкино перебрались. Там мама скончалась. Оттуда я в армию пошел. Засыпушечка начала перекашиваться. Зять столбики поменял, подправил, засыпали заново, и сейчас эта засыпушечка до сих пор стоит. Родные в городах живут, двое в Щёкино, один в Туле. Когда шахты отработаны были, их подрывали. А за нашим домом, когда шахта провалилась, образовалось большое озеро, до нашего сада. Для людей это была отдушина. Сделали до половины озера столбики, сюда молодежь собиралась, отдыхали, ныряли. И рыбка там была, мы не ловили, а ребята ловили. Рыбки маленькие, крупных не было. Так выживали. Правда, были моменты, когда год-два – голод был. Мы ходили с сестрой побирались по деревням, нам кусочки подавали.
Был у нас еще вот такой прикорм. Через нас на шахты шел порожняк, а в деревнях угля кузнечного не было – плуги варить было не на чем. Есть антрацит уголь, а есть еще другой – кузнечный. А вагоны, когда шли с углем и их выгружали, выметали так чисто, как дома, в квартире. Ничего там не оставалось. Из деревень бригадиры ходили на станцию. А ведь посевная подходит. Плуги и бороны надо ковать. А угля нигде не было. А нам, маленьким, показали, как его раздобыть. Мы и принесли в первый раз, помню, кокс, который легко пережигается, потом нашли сам антрацит, а потом и кузнечный уголь нас распознавать научили: он отличается тем, что более темный. Он хорошо горит, жар держит. Только поезд останавливается – мы сразу в рессоры. В рессорах там уголь насыпан. Мы в карманы набираем. А ручки-то маленькие… Много собрать не успеешь. В карманчик наберешь небольшой мешочек уголька, приходят просят: «Нет ли у вас уголька?» А за этот мешочек уголька давали мешочек зерна. Так целый год и пережили. Они уже привыкли задешево брать, а мама, бывало, пойдет в дальние колхозы – договаривается, кому нужен уголь. Приезжают. Мама дает угля, они нам отвешивают зерно, тогда побольше получалось.
В войну мы сами мололи зерно, для этого сами делали мельницы. Пилили деревья, большие, сковывали обручами. А потом набирали чугуны, кололи на мелкие кусочки и забивали эти осколочки чугунков в деревянные жернова – и в верхнюю часть, и в нижнюю. В центре стояла специальная штучка-насадка, и на нее надевалась верхняя крышка, которую надо было вращать, и она наверху молола. Чтобы конструкция не разбалтывалась, заделывали ее металлом. И мололи. Час помелешь, смотришь – банки две трехлитровые намелется. Когда захочешь, чтобы мама приготовила блинчиков, – мололи.
А так обычно – картошка на столе. А когда картошки, случалось, не было, голодали. Война. Да и холодно. А когда холодно, есть больше хочется. Весной ходили босиком по проталинам, обуви-то тогда никакой не было, так что по колено в холоднющей грязи… Ходили по полям, собирали гнилую картошку. А из нее крахмал очень хороший. Мама мыла всю эту гнилую картошку. Сразу ставила на конфорку, разжигали печку и прямо там лепешечки делала. Раз-два – перевернет, и ели так, что за ушами трещало.